«Я верю, что хорошее образование должно быть очень личным»

Мария Скоробогат, старший ассистент Гимназии № 1 в Тель-Авиве, – о «мамах класса», гуманистическом подходе в образовании и о том, почему плохое поведение – это не страшно.

Беседовала Ася Чачко.

разделительная линия

Чем занимается ассистент в Гимназии?

– Ассистент – очень важный человек в Гимназии, который следит за психологической безопасностью и комфортом, а также работает посредником между всеми участниками процесса: учениками, учителями, родителями и администрацией. У каждого класса есть свой постоянный ассистент. Утром родители передают ему детей. Затем в течение всего учебного дня он находится с классом, на уроках и переменах. Во время уроков поддерживает учителей, помогает детям, которым какие-то вещи даются сложно, следит вместе с учителем, чтобы атмосфера в классе оставалась комфортной для всех. В конце дня он передает учеников родителям и рассказывает им, как прошел день у каждого из детей. Между собой мы даже называем ассистентов мамами (и папами) класса.

Как давно ты в Гимназии?

– Уже пять лет. Меня привел на собеседование друг, который сам хотел преподавать математику. Мне сразу предложили стать ассистентом, и я была счастлива! Уже на следующий день прибежала на пробные уроки и очень бодро влилась в процесс.

Ты из Петербурга. Когда и почему переехала в Израиль?

– Это произошло в 2011 году. В 11-м классе я вдруг твердо поняла, что хочу изучать дефектологию – а не становиться учителем испанского, как планировала прежде. Но в России, если ты что-то про себя понял в середине 11-го класса, это уже поздно. Когда я рассказываю об этом своим израильским друзьям, они думают, что это шутка. Но так и было: ЕГЭ к 11-му классу уже были определены, репетиторы наняты, и я готовилась сдавать испанский и литературу, а вовсе не биологию, как того требует факультет дефектологии Педагогического университета имени Герцена. И тут мне пришло приглашение из «Сэла» – программы для подростков, окончивших школу и желающих поступить в Израиле в высшее учебное заведение. Мама сказала: «Давай уедем, и ты там научишься всему, о чем мечтаешь». Мы так и сделали. Хотя в итоге все оказалось немного сложнее, чем я рассчитывала.

Почему?

– Я была уверена, что приеду в Израиль, годик поучу язык и сразу поступлю в Тель-Авивский университет на дефектолога. Но оказалось, что у Государства Израиль немного другие планы на меня. Через год после приезда мне сказали: «Дорогая, мы тебе очень рады, но послужи-ка сначала два года в армии, а потом – конечно – иди учись на своего дефектолога». К этому я была совершенно не готова. В армии я занималась всякими умными и ужасно секретными делами, связанными с самолетами, и очень тосковала, потому что всю жизнь до этого работала с детьми и без них мне было грустно: в Петербурге я много лет ездила вожатой в детские лагеря, с 15 лет была волонтером в детских домах. А в Израиле без детей затосковала. Поэтому, как только армия закончилась, я поступила на дефектологию и пришла в Гимназию. В тот момент я хотела только одного – чтобы мне поскорее выдали детей.

Как устроена работа дефектолога в Израиле?

– В Израиле все, что касается special education – образования для людей с особыми потребностями, – довольно мощная, популярная и хорошо разработанная область знаний. Здесь нет слова «дефектология» – профессия называется «специальная педагогика», что отражает ее смысл. Я не врач и не человек, который сидит в поликлинике (как было бы в России), а человек, который занимается образованием детей с самыми разными особенностями в специальных школах. У нас были курсы по биологии и психиатрии, но гораздо больше нас учили психологии и педагогике: как управлять классом, как помогать детям учиться, как готовить учебные материалы и адаптировать их под нужды каждого ребенка.

В прошлом году я работала в школе для детей с нарушением поведения. Туда попадают дети по решению педагогической комиссии мэрии – если обычная школа им не подходит и нужно специальное обучение, в маленьких классах с дополнительными специалистами. Нарушение в поведении – психиатрический диагноз, обозначающий, что у человека есть определенные нарушения в работе мозга, которые в жизни часто выражаются в девиантном, агрессивном поведении. В случае той школы, где я работала, на это еще накладывались очень сложные обстоятельства жизни учеников – в ней были в основном дети беженцев. Это был тяжелый, но мощный опыт: дети буквально кидались в меня столами и стульями, в классе стоял крик и гам, были и укусы, и истерики.

А что делать, если ребенок в истерике?

– Я много читала и слушала англоязычные подкасты, чтобы разобраться в этом вопросе: что делать, если у ребенка, с особенностями развития или нормативного, случился эмоциональный срыв. Самый разумный ответ такой: в этот момент ты не можешь сделать ничего, только поддержать ребенка и обезопасить ситуацию. Самое важное – что ты можешь сделать до и после такого взрыва. Постараться предотвратить его. А если срыв случился, то потом, на холодную голову, поговорить и разобраться в сути проблемы, помочь найти другие пути ее решения.

Теперь я работаю в другой школе, которая мне очень нравится. Там дети с более легкими нарушениями вроде дисграфии, дискалькулии и дислексии. Сложностей в работе гораздо меньше.

А как вы справляетесь?

– Невозможно решить их проблемы совсем или отменить диагнозы. Но с помощью разных техник мы можем помочь им справляться так, чтобы их особенности меньше мешали жить. А еще, что немаловажно, мы можем их поддержать: «Ты не умеешь читать? Это не ты дурак. Просто так бывает, и не только у тебя. У меня есть 50 трюков, которые могут помочь. Давай попробуем каждый, возможно, что-то сработает».

Твой опыт работы с особыми детьми как-то помогает тебе в Гимназии?

– Да, конечно. Например, это касается дисциплины. Как бы мы ни боялись этого слова, я убеждена, что всем детям нужны понятные границы и распорядок дня. Потому что границы – это безопасность. Еще один общий момент: все учителя и ассистенты – неважно, в Гимназии или в особых школах – должны очень творчески подходить к обучению, стараться, чтобы дети много двигались, увлекать их процессом занятий. Во всех классах я вместе с детьми прыгаю и хлопаю, вырезаю и задаю вопросы учителю, чтобы дети видели, что мы вместе, в одной лодке, и это не страшно, а очень интересно. Ну и все, что связано с гуманистическим подходом к образованию, тоже общая база для всех школ, в которых я работаю.

Что ты подразумеваешь под гуманистическим подходом?

– Понимание, что ребенок – это личность. И неважно, как он себя ведет и что мне говорит, хочет он учиться или нет, – я должна его уважать и помнить, что у него есть право выбора. Я могу его уговаривать или постараться увлечь, но иногда ему не хочется что-то делать – и это нормально, он свободный человек.

В Гимназии в тебя не кидаются столами. Тем не менее было ли что-то сложное в твоей практике?

– Да, были сложные ситуации. Например, три года назад в моем любимом классе, который я совершенно спокойно вела уже целый год, вдруг случился кризис, и спокойные, разумные шести-семилетние малыши вдруг превратились в маленьких чудовищ. Они тогда пошли в школу. А нужно понимать, что это психологически сложный момент для детей, потому что после свободы садика они вдруг должны сидеть спокойно на уроках, выполнять задания, слушать молча. Причем сначала учебный день в школе, а потом еще в Гимназии. В тот год вдруг стало очень тяжело на уроках: дети бегали и кричали, не слушали учителей и друг друга. Даже самые умные и любознательные вдруг оказались не способны учиться. Мы с руководством стали думать, что делать. Наш гимназический психолог научила меня некоторым способам управления классом. Мы ввели с детьми конституцию – свод правил, который все подписали, а также придумали систему поощрения за хорошее поведение. В итоге с помощью позитивного подкрепления мы смогли благополучно вырулить из кризиса. И когда спустя несколько лет точно такой же кризис произошел в другом классе с детьми-первоклашками – меня перевели из моего любимого, но уже очень спокойного, взрослого и благополучного класса к малышам, – мы точно так же разработали конституцию и вместе придумали систему поощрений за соблюдение правил. И уже через два месяца класс, из которого прежде учителя выходили с круглыми глазами, снова стал комфортной образовательной средой, где люди друг друга слушают и слышат.

То есть ты выступила как кризис-менеджер?

– И продолжаю выступать. Сейчас, когда обучение происходит онлайн, меня зовут в Гимназии в Париже и Лондоне, если там случаются трудности. Потому что благодаря своему образованию и опыту я совершенно не боюсь сложностей. Я знаю, что так называемое плохое поведение – это всегда некий зов о помощи или желание что-то высказать или сообщить, просто форма выбрана неверно. И моя задача как ассистента – услышать этот зов, распознать его смысл и научить детей выражать свои мысли и чувства экологично.

В основе российской школьной образовательной традиции – чрезмерная строгость и страх, у израильских школ есть обратная репутация – абсолютной свободы и даже хаоса. Где среди таких разных тактик находится Гимназия № 1?

– В российской школе есть очень четкая программа и нормативы. В Израиле, напротив, образование – максимальная свобода и минимальное использование власти. В Израиле все зависит от личности учителя: если он талантливый и любящий, то он сможет увлечь, заинтересовать детей и передать им какие-то знания. Если нет – то ученикам не повезло.

Гимназия, на мой взгляд, находится между этими полюсами. С одной стороны, у нас есть довольно четкие правила, обязательные для всех. С другой – в отличие от российских школ – правила не продиктованы какой-то непонятной далекой институцией, а сформулированы руководством вместе с учителями и ассистентами по принципам гуманистического образования. Эти правила гибкие и комфортные. И самое мое любимое из них такое: учитель и ассистент – не короли класса и не люди, за которыми последнее слово. Мы лишь направляем учебный процесс, в котором находимся все вместе. Мы учимся вместе с учениками, и это занятие призвано пробуждать наше любопытство, приносить удовольствие и радость.

Ты руководишь всеми ассистентами в Гимназии в Тель-Авиве. Чему ты их учишь и за чем следишь?

– Есть три важные вещи, которые я говорю каждому новому ассистенту. Во-первых, важно, чтобы они любили детей и с каждым наладили хорошую связь. Во-вторых, нужно помнить, что они дирижеры своего класса и во многом именно от них зависит, какое будет настроение у детей и учителей на каждом уроке. В-третьих, ассистент должен все время чувствовать «температуру» класса. Когда новые ассистенты приходят посмотреть на мои уроки, я показываю им, как важно иногда отойти чуть-чуть назад и увидеть ситуацию со стороны: «Смотри, сейчас все в фокусе и класс хорошо работает. Но видишь этого мальчика, он о чем-то замечтался – подойди и тихонько дотронься до его плеча, спроси: “Дружок, ты с нами?” А вот у этой девочки с русским языком хуже, чем у остальных, и кажется, последнюю часть занятия она не поняла – спроси у нее, может быть, ей нужно что-то перевести?» Я как мама-коршун, которая любит всех своих детей и которой важно, чтобы им было хорошо и интересно, чтобы у каждого была возможность высказаться. Этому я учу и остальных ассистентов. Но сложность в том, что некоторые вещи я могу объяснить, но многое в нашем деле основано на интуиции. Когда именно классу требуется, чтобы ассистент вывел их на перемене на улицу и поиграл с ними в футбол, а когда лучше от них отстать и дать спокойно общаться? У меня нет готовых ответов на эти вопросы. Тут нужны чуткость, гибкость и определенные человеческие принципы. В этой работе очень многое зависит от личности ассистента.

Как ты оцениваешь и контролируешь работу новых ассистентов?

– В конце каждого учебного дня мы все, и учителя, и ассистенты, пишем друг другу фидбеки. А если у меня новый ассистент, то я, конечно, в конце учебного дня позвоню всем учителям, которые с ним работали, и спрошу, как прошло. Сейчас, когда мы все онлайн, я просто прихожу в класс к новым ассистентам, смотрю на их работу, иногда могу направить. Это нас отличает от других учебных заведений – мы всегда друг с другом на связи, много общаемся и просим других оценить себя со стороны – не чтобы последить, а чтобы помочь.

Что такое хорошее образование с твоей точки зрения?

– На мой взгляд, есть три основных критерия. Во-первых, интересное образование. Оно расширяет кругозор. Во-вторых, оно поможет ребенку в будущем. Я не имею в виду только навыки, вроде чтения и письма, или академические знания, хотя и они важны. Поскольку наш мир очень динамичный и мы не понимаем, что нас ждет дальше, важно, чтобы образование учило еще гибкости и адаптивности, пониманию, что жизнь может быть разной. В-третьих, хорошее образование должно быть очень личным. В масштабе страны это затрудняется тем, что с учителем может повезти или нет. Но в масштабе Гимназии, где действует сложный и внимательный отбор сотрудников, мы уверены, что нашим ученикам повезло.

Учиться в гимназии №1